Спрашивается: кто здесь, собственно, князь лжи и все такое?

Фольклор хранит в себе еще много занятного. Так, в сюжетах религиозного фольклора уже давно крещеных или обрезанных народов еще не столь давно можно было наблюдать роль Дьявола близкую по значению, равную или даже превосходящую роль Бога. [343] Соответствующие мифы и легенды имели хождение в народной среде среди мордвин, трансильванских цыган, финнов, болгар, вогулов, буковинцев, украинцев, русских, а также алтай-кижи, бурят, якутов и т. д… Они представляли собой отголоски языческих мифов о сотворении мира Чернобогом и Белобогом, сохранившиеся за 7–8 веков непримиримой борьбы церкви с ересями благодаря популярности этих сюжетов.

Обычная вводная таких рассказов звучит примерно так: "Вначале были Воды, и над Водами носились Бог и Дьявол". И затем именно Дьявол осуществляет творение, ныряя за горстью Земли на дно Океана.

Вариации были в разной степени обидные то для Дьявола, то для Бога.

В одних случаях под влиянием дальнейшего христианского господства сюжет исказился, и Дьявол был разжалован в слугу, которому Бог поручает Творение. И возникновение Дьявола связывают то с плевком Бога, то с его Тенью, которой он приказал: "Восстань!"

Зато в других вариантов Бог выглядит чуть ли не жалким: он страдает от одиночества, сам признается в своей неспособности сотворить Мир и призывает для этого Дьявола.

В варианте трансильванских цыган Бог не знает не только, как создать Мир, не знает даже, зачем это нужно. В отчаянии он швыряет свой посох, и тут появляется Дьявол. И обрадованный Бог вопрошает у него, как можно создать Мир. Это немножко напоминает то, что называют договором с Дьяволом — когда берутся за непосильное предприятие и призывают на помощь Дьявола, закладывая ему душу. Похоже, судя по фольклору, первым, кто прибег к такому контракту, был сам господь-Бог. Из чего вытекает, что душа его с потрохами принадлежит Дьяволу.

В других легендах, например болгарских, есть то, что можно было бы назвать с подачи Мирчи Элиаде "божественной глупостью": создав Землю, Бог спохватывается, что не осталось места для Вод, и, не зная, как разрешить эту космогоническую проблему, посылает ангела войны к Сатане за советом…

Мотив космогонического бессилия Бога взаимосвязан с другой темой: неведением Бога относительно происхождения Дьявола. Иносказательный смысл этого заключен в том, что Бог не имеет никакого отношения к происхождению Зла. Он не знает, откуда происходит Дьявол, следовательно, не отвечает за существование «зла» в мире. В сущности, это — отчаянное усилие отмежевать бога от того факта, что в мире существует "зло".

В заключение отметим одну забавную и малоизвестную ассоциацию. Представление об Аде как о холодном, а не жарком месте было отнюдь не редкостью — вспомните хотя бы вмерзшего в лед Сатану у Данте. Бонавентура в "Толковании из Экклезиаста" также помещал Ад на севере. Кроме того, север всегда ассоциировался с мраком (Тьмой).

В результате получается весьма интересная ситуация. Как писал Дж. Рассел в своей книге «Люцифер»: "Его [Дьявола] любимое место — Лапландия, там он ездит на оленях". Если до вас еще не дошло, то Дьявол может носить красный мех (шубу), летает по воздуху (в т. ч. на животных), также он может быть черного цвета (Санта проникает в дом через дымоход). Кличка же, распространенная в Европе — Old Nick — напрямую ассоциируется со св. Николаем, также известным как Санта Клаус. Традиционные же подарки, приносимые им детям, представляют собой плоды, орехи, пирожные и прочее съедобное/вкусное, что связано с культом плодородия, который вследствие антижизненности христианства стали относить к Сатане.

Иконография Дьявола

Вопрос иконографии Дьявола — подобие вопросу об его архетипе в целом. Тут и естественные черты-символы, действительно имеющие отношение к архетипу, и вульгарные трактовки, и попытки обезобразить.

Стержень портрета Дьявола представляет собой область пересечения черт, которые приписываются ему последователями и избегателями. Только для первых эти символы мощи, а для вторых — ужаса. Другие мазки наносятся на портрет его противниками с целью отвращения.

Чтобы придать кому-либо великий и/или ужасный вид (есть объединяющее понятие — чудовищный [344] ), чел-овеческая фантазия прибегает к следующим очевидным приемам:

Увеличение размеров. Обычно Сатана воображается гигантом, хотя представители враждебных ему конфессий иногда и стремятся представить его мелюзгой (не так страшно).

Увеличение количества членов. На Дьяволе этот прием применяется относительно нечасто. Лучшей иллюстрацией ему может служить индуистский пантеон, богатый многоголовыми, многорукими, многоглазыми и т. д. персонажами. С помощью этого подхода обгадить сложно. Даже двойной-тройной пенис, упоминающийся христианскими демонографами, не является для нас порочащей деталью.

Заимствование подходящих элементов, например, у животных. Тут возможно два подхода. Во-первых, Дьявол наделяется чертами хищных и опасных животных, с чем согласны обе стороны. Во-вторых, недолюбливающая его сторона любит замешивать сюда же гены зверей, кажущихся им просто несимпатичными и гротескными: свиней, обезьян и т. д.

Некоторым чертам портрета придается разная трактовка его сторонниками и противниками. Например, трехликость Дьявола на некоторых изображениях христиане склонны воспринимать как передразнивание троицы. Но наличие многоликих Брахмы, Ругивита, Гекаты и других древних божеств, многие из которых имеют к архетипу Сатаны непосредственное отношение, сводит такие соображения к нулю.

Как и с архетипом в целом, с иконографией мы не должны попасться на провокацию оппонентов, настаивающих на христианском происхождении как сущности, так и внешности Дьявола. Культурно мы принадлежим в наибольшей степени Европе, а она уже много веков больна христианством. Поэтому демонографию христианского мира мы можем отследить гораздо подробнее, чем какую-либо иную. Заметим также, что здесь еще она заметнее, так как производит наибольший резонанс. "Христианская иконография Дьявола имеет древние прецеденты, хотя связи между ними не всегда очевидны", как писал Р. Хьюз.

А чтобы окончательно отделаться от упреков в какой-то исключительной связи с христианством, приглашаем полюбоваться на изображения древних демонов, таких, как Пазузу, которые старше, чем даже национальное самосознание иудеев, не говоря уже о христианстве, или на демонов любой части света, которые существовали там задолго до проникновения туда христопоклонников. И мы, конечно, будем обращаться в этой главе и к таким персонажам.

Дьявола можно не только называть "любым другим именем", но и представлять в любом другом облике.

Некоторые авторитеты христианской церкви, в том числе папа Григорий Великий (ок. 540–604), считали Дьявола совершенно бесплотным. Но их мнение не нравилось обывателям. Как отмечал Александр Амфитеатров: "Только с величайшим трудом удается человеку, если вообще удается, составить себе понятие о какой-либо бесплотной субстанции, существенно противоположной тем, которые доступны нашему чувственному восприятию".

Существовало и такое мнение, что подлинный облик демонов, как и ангелов, невидим для человеческого глаза в обычных условиях. Физическое тело служит своего рода спасительной завесой, защищающей человека от непосредственного видения бесов, которые могли бы привести к сумасшествию тех, кто их зрит. Волхвы, колдуны, маги, сознательно входя в общение с нечистой силой, снимают с себя эту спасительную завесу и непосредственно видят демонов.

Фома Аквинский (1227–1274), взвесив мнения за и против, вывел заключение, что вопрос о телесности или бестелесности Дьявола для веры не важен. И народная фантазия воображает Дьявола телесным в полном смысле этого слова.